To the Lighthouse
Долго думал, из чего родился этот сон. Мама сна, по видимому, стихотворение Дмитрия Воденникова «Черновик» (эх, замусолю когда-нибудь его вконец). Там есть такие строчки:
Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей и зверей! —
... вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет Кирилл Медведев,
а вот человек (пригревшийся на раскаленном камне), несколько лет нёсший возле меня свою добровольную гауптвахту,
с переломанной в детстве спиной, сам похожий на солнечную саламандру,
на моё неизменное: «бедный мой мальчик»,
отвечавший —
«нет, я счастливый»...
Оплодотворенное мистической идеей о живом доме-плене, неизвестно откуда всплывшей в моем мозгу, стихотворение показало мне такой сон:
Где-то в тихом заброшенном месте на растрескавшемся асфальте стоит дом. Он больше всего напоминает детский сад, только в нем уж лет как двадцать нет детей, окна разбиты, кирпич крошится, цемент высыпается из швов. На карнизах прорастают березки: лес медленно поглощает здание. Березки появляются неизвестно откуда, потому что везде кругом растут акации и трава сплошь усеяна сухими стручками. Небо над зданием всегда серое, там всегда утро, ощущается присутствие какого-то водоема, которого не видно из-за деревьев. Это место существует на самом деле, только дома там нет.
Этот дом – пансионат для проживших жизнь целиком еще в юности. Их привозят в и оставляют здесь навсегда, потому что среди людей им не интересно. Еще почему-то им нельзя здесь умереть. Измученные и покалеченные, они живут для чего-то. Скорее всего, пытаются уйти из дома и из мира одновременно, но дом их не пускает. Сбегая из дома вечером, утром они снова к нему приходят. Дом умеет путать дороги.
На моих глазах девушка привозит сюда на инвалидной коляске юношу. Он в байковом халате и больничных тапках. У него вместо ноги – протез. Под халатом – тугой ортопедический корсет. Голоса юноши почти не слышно. Его кожа шелушится, глаза слезятся, он не может ходить. Ногти длинные и неухоженные, волосы давно не мыли, он пахнет пылью и затхлостью. Говорит девушке: «Привози мне потом, пожалуйста, протезы, этот когда-нибудь износится. А может (улыбается) и до вставных челюстей дойдет». Красивее этого юноши я не встречал.
Он остается в доме среди пансионеров, никогда не разговаривающих друг с другом. Вскоре замечает, что окон на втором этаже в доме нет. Вместо них – стеклянные двери, за которыми - бесконечный балкон, опоясывающий весь дом. На балконе нет перил, так что можно легко упасть и разбиться. Юноша понимает, что его цель теперь – найти ту дверь, за которой балкон-кольцо начинается. Только из этой двери он сможет выйти из дома навсегда.
Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей и зверей! —
... вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет Кирилл Медведев,
а вот человек (пригревшийся на раскаленном камне), несколько лет нёсший возле меня свою добровольную гауптвахту,
с переломанной в детстве спиной, сам похожий на солнечную саламандру,
на моё неизменное: «бедный мой мальчик»,
отвечавший —
«нет, я счастливый»...
Оплодотворенное мистической идеей о живом доме-плене, неизвестно откуда всплывшей в моем мозгу, стихотворение показало мне такой сон:
Где-то в тихом заброшенном месте на растрескавшемся асфальте стоит дом. Он больше всего напоминает детский сад, только в нем уж лет как двадцать нет детей, окна разбиты, кирпич крошится, цемент высыпается из швов. На карнизах прорастают березки: лес медленно поглощает здание. Березки появляются неизвестно откуда, потому что везде кругом растут акации и трава сплошь усеяна сухими стручками. Небо над зданием всегда серое, там всегда утро, ощущается присутствие какого-то водоема, которого не видно из-за деревьев. Это место существует на самом деле, только дома там нет.
Этот дом – пансионат для проживших жизнь целиком еще в юности. Их привозят в и оставляют здесь навсегда, потому что среди людей им не интересно. Еще почему-то им нельзя здесь умереть. Измученные и покалеченные, они живут для чего-то. Скорее всего, пытаются уйти из дома и из мира одновременно, но дом их не пускает. Сбегая из дома вечером, утром они снова к нему приходят. Дом умеет путать дороги.
На моих глазах девушка привозит сюда на инвалидной коляске юношу. Он в байковом халате и больничных тапках. У него вместо ноги – протез. Под халатом – тугой ортопедический корсет. Голоса юноши почти не слышно. Его кожа шелушится, глаза слезятся, он не может ходить. Ногти длинные и неухоженные, волосы давно не мыли, он пахнет пылью и затхлостью. Говорит девушке: «Привози мне потом, пожалуйста, протезы, этот когда-нибудь износится. А может (улыбается) и до вставных челюстей дойдет». Красивее этого юноши я не встречал.
Он остается в доме среди пансионеров, никогда не разговаривающих друг с другом. Вскоре замечает, что окон на втором этаже в доме нет. Вместо них – стеклянные двери, за которыми - бесконечный балкон, опоясывающий весь дом. На балконе нет перил, так что можно легко упасть и разбиться. Юноша понимает, что его цель теперь – найти ту дверь, за которой балкон-кольцо начинается. Только из этой двери он сможет выйти из дома навсегда.