To the Lighthouse
С парикмахерской мои отношения всегда были крайне натянутыми. Как говаривал дедушка Ф., закатывая рукава и потирая руки от предвкушаемого удовольствия, полезли в детство. Во всем виновата одна ужасная женщина с размалеванной мордой и рыжими шестимесячными кудрями. В первой половине последнего десятилетия прошлого века ей случилось занимать пост заведующей питерского садика, куда мне выпало ходить каждый день и долбить там суровый асфальт непростых детских отношений от звонка до звонка. Едва мама ввела меня в ее кабинет, заведующая поджала губы, несколько сдвинула скальп назад и тихо, но сурово проговорила с интонацией, как будто моя милая мама – дебил и вообще не соображает: «Ребенка надо стричь!» Видя наше замешательство, она задумчиво поглядела в окно, забарабанила малиновым маникюром по лакированной крышке стола и пропела вдаль на выдохе: «Вшииииииииии». Потом она определила, в какой коллектив меня внедрять, и мы с мамой покинули ее кабинет, оставив женщину один на один с нелегким делом заведования дошкольным учреждением. «Дура» - обозвала потом ее мама.
Как чрезвычайно шли мне мои ангельские кудри! С ними мой образ представлял собой гармоничную эстетическую целостность, единство и борьбу противоположностей: я походил одновременно на ангела с пасхальной дореволюционной открытки и на юного бунтаря Володю Ульянова, чьи кудри к семнадцатому году уже настолько затерялись в круговороте веществ, что вполне себе могли стать кофейной гущей, оседающей на фарфоровых стенках чашки, еще хранящей тепло тонких аристократических пальчиков какой-нибудь там Елизаветы Боулз-Лайн, в будущем королевы-матери. До сих пор помню свое эффектное дефиле по вестибюлю цирка в дефицитном бархатном чехословацком костюме, с каштановыми кудрями и тщеславным видом. Было мне три года. А тут – стричься…
Да, вот сидел я сегодня в парикмахерской и наблюдал. Нет, не те уже парикмахерские, ой не те. Сегодня там к детям особый подход – кресло с рулем, забавный фен в виде дракона там, хуе-мое. Вот когда я был ребенком, парикмахерская была другая. Вместо зеркал и радужных стен с манящими хайрастыми фифами, меня встречал щербатый кафель, пузырястый линолеум и три улыбки металлурга: парикмахерши Герасимовны, маникюрши Наташи и заведующей Любовь Степановны. С матерью к мастеру было нельзя. Герасимовна с суровым видом выслушивала невнятные указания и отправляла маму ждать в коридор: «Ладно мамаша, вы ему еще в жопку маслица напихайте, у вас мужик растет, без вас тут перетерпит двадцать минут. Пральна гаварю?!!» Я подпрыгивал в кресле и внутри у меня все холодело. Пытка начиналась.
Герасимовна втыкала в розетку машинку «Мозер» и начинала скоблить мой скальп. Женщина она была крупная, с тяжелой рукой, поэтому мои еще неокрепшие шейные позвонки не могли противостоять ее напору. На второй минуте она остервенело выключала машинку и глядя мне в глаза через зеркало сквозь зубы цедила: «Не будешь ровно голову держать, шкет, хуже будет». Потом брала меня за вихры, закрепляла череп в удобном для нее положении, вдаряла мне промеж лопаток, чтоб не сутулился, и продолжала процедуру.
Она относилась к процессу стрижки творчески: стригла всегда по-разному, с применением рационализаторских методик типа «пытка зубастыми ножницами» (ими обычно края и челку простригают – Герасимовна выскубывала этим орудием мне волосы на всей площади головы), «снятие скальпа массажной счеткой во время укладки», «ровняние челки в течение десяти минут» (волосы – в глаза) и коронный номер – «самум» (горячая струя фена направлялась в лицо, так что все слизистые оболочки пересыхали, краснели и воспалялись). Несмотря на все ухищрения, на меня после стрижки смотреть без слез невозможно было и первая лексема, вырывающаяся из мозгового загона любого человека, меня лицезреющего была, конечно, «обкорнали».
Герасимовна всегда стригла плохо и так, как хотелось ей. Она лучше знала. «Кожа должна дышать!!» - басом кричала она. Несмотря на то, что сильные руки Герасимовны росли из ее не менее могучей жопы, человеком она была ответственным и добросовестным. Парикмахерская находится на полпути от моего подъезда до остановки троллейбуса. Так вот, темными зимними утрами, часов этак в шесть, моя мама, человек военный, спеша по вызову в часть на тревогу, видела, как Герасимовна топчется под закрытой еще парикмахерской. Воистину, точность –вежливость королей!
А сейчас что? Тьфу! Очередей в парикмахерских нет, тебя там постригут хоть сяк, хоть эдак, улыбнутся двести раз помогут слезть со специального развлекающего стула, пищащего и сияющего огнями, и еще сдачи в кассе дадут. Эх, не вырастет из нынешних детей людей, не вырастет…
Как чрезвычайно шли мне мои ангельские кудри! С ними мой образ представлял собой гармоничную эстетическую целостность, единство и борьбу противоположностей: я походил одновременно на ангела с пасхальной дореволюционной открытки и на юного бунтаря Володю Ульянова, чьи кудри к семнадцатому году уже настолько затерялись в круговороте веществ, что вполне себе могли стать кофейной гущей, оседающей на фарфоровых стенках чашки, еще хранящей тепло тонких аристократических пальчиков какой-нибудь там Елизаветы Боулз-Лайн, в будущем королевы-матери. До сих пор помню свое эффектное дефиле по вестибюлю цирка в дефицитном бархатном чехословацком костюме, с каштановыми кудрями и тщеславным видом. Было мне три года. А тут – стричься…
Да, вот сидел я сегодня в парикмахерской и наблюдал. Нет, не те уже парикмахерские, ой не те. Сегодня там к детям особый подход – кресло с рулем, забавный фен в виде дракона там, хуе-мое. Вот когда я был ребенком, парикмахерская была другая. Вместо зеркал и радужных стен с манящими хайрастыми фифами, меня встречал щербатый кафель, пузырястый линолеум и три улыбки металлурга: парикмахерши Герасимовны, маникюрши Наташи и заведующей Любовь Степановны. С матерью к мастеру было нельзя. Герасимовна с суровым видом выслушивала невнятные указания и отправляла маму ждать в коридор: «Ладно мамаша, вы ему еще в жопку маслица напихайте, у вас мужик растет, без вас тут перетерпит двадцать минут. Пральна гаварю?!!» Я подпрыгивал в кресле и внутри у меня все холодело. Пытка начиналась.
Герасимовна втыкала в розетку машинку «Мозер» и начинала скоблить мой скальп. Женщина она была крупная, с тяжелой рукой, поэтому мои еще неокрепшие шейные позвонки не могли противостоять ее напору. На второй минуте она остервенело выключала машинку и глядя мне в глаза через зеркало сквозь зубы цедила: «Не будешь ровно голову держать, шкет, хуже будет». Потом брала меня за вихры, закрепляла череп в удобном для нее положении, вдаряла мне промеж лопаток, чтоб не сутулился, и продолжала процедуру.
Она относилась к процессу стрижки творчески: стригла всегда по-разному, с применением рационализаторских методик типа «пытка зубастыми ножницами» (ими обычно края и челку простригают – Герасимовна выскубывала этим орудием мне волосы на всей площади головы), «снятие скальпа массажной счеткой во время укладки», «ровняние челки в течение десяти минут» (волосы – в глаза) и коронный номер – «самум» (горячая струя фена направлялась в лицо, так что все слизистые оболочки пересыхали, краснели и воспалялись). Несмотря на все ухищрения, на меня после стрижки смотреть без слез невозможно было и первая лексема, вырывающаяся из мозгового загона любого человека, меня лицезреющего была, конечно, «обкорнали».
Герасимовна всегда стригла плохо и так, как хотелось ей. Она лучше знала. «Кожа должна дышать!!» - басом кричала она. Несмотря на то, что сильные руки Герасимовны росли из ее не менее могучей жопы, человеком она была ответственным и добросовестным. Парикмахерская находится на полпути от моего подъезда до остановки троллейбуса. Так вот, темными зимними утрами, часов этак в шесть, моя мама, человек военный, спеша по вызову в часть на тревогу, видела, как Герасимовна топчется под закрытой еще парикмахерской. Воистину, точность –вежливость королей!
А сейчас что? Тьфу! Очередей в парикмахерских нет, тебя там постригут хоть сяк, хоть эдак, улыбнутся двести раз помогут слезть со специального развлекающего стула, пищащего и сияющего огнями, и еще сдачи в кассе дадут. Эх, не вырастет из нынешних детей людей, не вырастет…
-
-
14.01.2009 в 20:48недели три назад наблюдала ситуацию:привели мальчика,такой маленький-премаленький)конечно уже не совсем карапуз,но всё-таки)усадили,в разноцветное "типа кресло",я еще с завидным постоянством на это кресло поглядывала и думала "беззаботно дети живут",мама ребенка еще принесла парикмахерше подарок к Рождеству,хотя наверно больше с целью "чтоб бережно обращалась с ребенком",потому как стрижке его позавидовал бы самый модный подросток в наше время и времени на ту самую стрижку требовалось не мало,узоры,хвосты,уффф.ребенок конечно красив,но естественности ноль.поэтому понятие "естественность" будет отсутствовать тоже...
-
-
14.01.2009 в 21:21Преданно Ваш, Ф.
-
-
14.01.2009 в 21:23-
-
14.01.2009 в 21:26Сцуко)
Мне может в душе восемь тыщ лет. И вообще это мое миллион сто тыщ четвертое перерождение. А вы со своими пятью сидите и не п..дите...
Обожаю, шоб я без тебя делал!
-
-
14.01.2009 в 21:28Ну! Я ж говорю - вырастут и жизни не понюхают!
-
-
22.01.2009 в 00:53-
-
29.01.2009 в 14:41-
-
30.01.2009 в 00:57-
-
03.02.2009 в 19:46guess who)